Где-то на Невском я сегодня видела Соню. А может, и не Соню вовсе.
Только, если нет, как тогда объяснить, что ещё полвечера у меня перед глазами мелькал её образ и чуть не диктовал этот текст?) *Т.е. объяснить-то можно, конечно))*
Не пишу я такие сюрные вещи! А вот Соня))
*Соня из тех людей, которые ничего не боятся и всё могут. И пусть я не знаю, а был ли мальчик (с этими штуками никогда ничего достоверно не знаешь), но текст странный. И вы теперь в курсе, почему)*
- Гауф, спаси-и-ибо! - звонкое сопрано разлеталось по лугам, печным трубам, тоскующим ивам, улыбкам мальчишек и девчонок. Маленький белый мышонок вздрогнул, когда его уши ухватили сияющий всеми оттенками радости звук, и чуть заметно улыбнулся. Его дядю звали Гауф, и мальчика из деревушки, в которой он жил, тоже, и, наверное, если хорошенько подумать, можно было бы вспомнить ещё пару-тройку существ с таким же именем. Мышонок всеми силами своей души радовался за них, совершенно позабыв (а скорее, попросту не принимая во внимания этот факт), что и его самого когда-то так окрестили.
Мышонок жил в крошечной норке во дворе дома №4 по Зелёной улице. Кроме него там ютились: суетливая мама в сиреневом фартуке с ромашками, две старшие сестрёнки-модницы, с белыми кружевными зонтиками и в элегантных зелёных панамках и, собственно, тот самый дядюшка - в сдвинутой на лоб шляпе и с трубкой. Своего папу мышонок почти не помнил: когда он был ещё совсем маленьким, того задрал местный рыжий от по кличке Болт. После той истории семья Гауфа, считавшаяся единственным представителем мышиной интеллигенции в округе, составила письменное соглашение, адресованное нынешним и будущим домашним котам дома №4, в соответствии с которым тем позволялось нападать на прочих серых, а на это семейство ни-ни. Подтверждением данной сделки служила миска молока, которую Реверсоны (родовая фапмилия семейства Гауфа) обязывались поставлять в кошачье поместье каждый месяц.
Гауф не очень вникал в юридическую часть соглашения, но отвечал за это самое молоко ушами, за которые мама-мышь драла его при случае и без. Поэтому теперь возвращаться в свой тёмный, однако довольно уютный угол мышонку совсем не хотелось: не без труда добыв на господской кухне месячную норму, Гауф тут же её и подарил - добродушному пареньку с огромными голодными глазами. Тот ни о чём не просил, просто стоял, оперевшись о старую яблоню, и как будто из самых последних сил.
По-человечьи Гауф изъясняться не умел, так что просто потёрся мокрым носом о босую ногу юноши. Парень вздрогнул, чуть наклонился и улыбнулся широко-широко. Затем протянул дрожащую миску к пакетику с молоком, к себе и словно спросил: "Это всё мне, да?.."
Мышонок часто закивал и задёргал хвостом в знак согласия.
Тогда паренёк взял пакет, выпил молоко - он пил медленно, короткими судорожными глотками, - облизнул потрескавшиеся губы и одними глазами сказал: "Спасибо".
В ответ Гауф - сам от себя того не ожидая - лукаво подмигнул человеку и побежал, смеясь, по своим мышиным делам. Молока, конечно, у него больше не было, зато кому-то стало легче. у, вроде, стало.
Домой, тем не менее, как-то не бежалось. Чем ближе становилась нора, тем неохотнее передвигались лапки Гауфа, так что под конец он уже чуть не полз.
- Гауфёнок, постой! - прокричала сидевшая на разлапистой груше красавица-сорока. За чёлку у неё было заткнуто роскошное лебединое перо (сказывали, будто жених-ворон ей его подарил), в хвост аккуратно вплетены три (неведомо от кого и как ей доставшиеся!) павлиньих.
- Гляжу я, не больно ты спешишь сегодня. Может, поможешь мне?
Мышонок невольно замер в восхищении и прошептал тихо-тихо:
- Может, и помогу, Дуэнья.
- Ну и отличненько! - воскликнула птица. И, сняв с крыла сияющее жемчужное кольцо, добавила:
- Это кольцо нужно передать старому филину. Он живёт в лесу на 5-й ели, считая от входа. Я бы и сама передала, но мы с ним повздорили немного, так что...
- Так что теперь ты боишься в глаза ему посмотреть, - очень серьёзно закончил мышонок. - Я всё понимаю, сорока. Пойми и ты меня: кольцо твоё я передавать не буду. Не потому что боюсь гнева филина или спешу. Но потому что не хочу потворствовать твоему страху. Разбирайся сама и... летай легко! - улыбнулся мышонок на прощанье и побежал дальше.
Ещё долго на старой груше не стихали ругательства. Они догоняли Гауфа, притворяясь маленькими, но грозными тучками, а тот от них не отмахивался, но улыбался им застенчиво и обнимал. И, согретые этой его лаской, тучки убегали обратно к сороке в образе пушистых кучевых облаков, переливавшихся на солнце всеми цветами радуги.
- Ну вот и хорошо, - думал про себя Гауф. - Сорока теперь, конечно, в страшной обиде на меня, так что долго мне ещё не увидеть её роскошных перьев, зато... Она, конечно, меньше бояться будет! И, глядишь, с филином на днях помирится...
И, радостно крутя хвостиком из стороны в сторону, мышонок сам и не заметил, как почти побежал в свою норку.
Но день определённо не планировал быть обычным, так что Гауфа снова окликнули. На этот раз голос был едва слышный, скрипучий и доносился откуда-то с земли.
- Хмм, интересно! - заключил Гауф, пригнулся и заметил крошечную зелёную гусеницу, которой всё никак не удавалось перейти дорогу. Дело в том, что страна, в которой жил мышонок, состояла из многих этажей. На своём этаже любое существо, окружённое себе подобными, сталкивалось с препятствиями, которое могло преодолеть. Собственно, на нём оно и проводило большую часть времени. На этажах, расположенных ниже, всё для этого существа было легко. Вот замер, например, дождевой червь перед огромным озером в раздумчивости: вроде, и на тот берег надо, а вроде, и глубоко очень. А мышонок это же озеро перешагнёт легко.
На этажах, расположенных выше, это существо, вроде как, мало что могло: летит на мышонка небоскрёб с копытами по имени лошадь - и что ему делать? Она даже его не услышит...
Эта гусеница, конечно, жила ниже. Как понял Гауф из её спешного бормотания, ей нужно было перейти на другую сторону улицы, в светофор - никогда прежде не ломавшийся! - отказывался загораться. И вот она стояла в нерешительности и чуть не плакала от собственной беспомощности, а тут мышонок объявился. И, может быть, он будет так галантен, что поможет престарелой фрау?
Гауф улыбался - светло, по-доброму - и прошептал, дабы не оглушить бедняжку:
- Прошу меня извинить, но помочь вам я никак не могу. Ну, сами посудите: придёт вам пора возвращаться, и к кому вы будете взывать тогда? Это сейчас я вас услышал, а вдруг мимо будет пролетать воробей? Что тогда?
- Не расстраивайтесь, почтеннейшая, - мягко добавил Гауф, заметив слёзы фрау-гусеницы. - Вы, конечно, сами справитесь. Просто попробуйте что-то предпринять; решитесь попробовать. И увидите, что всё не так страшно,к ак вам сейчас представляется!
До свидания! И удачи! - уже громче добавил мышонок и чуть не помчался в нору, так он был рад тому, что гусенице досталось сложное испытание и так он не сомневался в ней.
"То есть понятно, что она долго будет плакать и, наверное, тоже на меня обидится, зато потом непременно решится!" - восклицал Гауф и, окрылённый, врезался в огромную волосатую лапу кота Юты. Юта только недавно задремал, обогреваемый алсковым весенним солнышком, и был не сильно рад тому, что его разбудили, да ещё и так непочтительно.
- Хмм, что тут у нас? - бормотал кот, сгребая Гауфа в обманчиво мягкую пригоршню и поднося её к подслеповатым бледно-изумрудным глазам.
- Оо, мышь-интеллигент! - облизнулся он тотчас же. - А если я сейчас нарушу договор и скушаю тебя с потрохами? В какое ведомство жаловаться будешь?
Гауф - в первые секунды три белый от страха - однако взял себя в лапы, выдохнул, улыбнулся и ответил спокойно и радостно:
- Здравствуй, Юта! Прошу прощения за то, что потревожил твой покой. Ты задал вопрос. Отвечу на него так: знаешь, я не люблю все эти ведомства. Мне кажется, их придумали специально для того, чтобы морочить нам головы. Мол, жизнь сложная, берегитесь её. Я с этим не согласен. Так что, если ты голоден, ешь меня безо всяких этих предисловий!
Юта призадумался:
- Гауф ведь тебя зовут, правда?
Мышонок кивнул: ага, мол.
- Я ведь и правда могу взять и съесть.
Снова - твёрдый кивок.
- Ты что, совсем этого не боишься?
Гауф перекатился на правый бок, взглянул на Юту исподлобья и тихо сказал:
- Боюсь. Но не хочу бояться.
Кот озадачился:
- Это, прости, как?
- А это так, что бояться - прескучное занятие. Если мне сейчас бояться, то только жалобно пищать тебе в ответ, судорожно соображая (а ведь не соображается!): "Как бы это мне убежать? Но ведь бывают же чудеса на свете! Ой! А с семьёй-то я не успею попрощаться!" - и всё в таком духе. Разве же это Гауф? Это трусливая серая мышь, которая и имени-то недостойна иметь, если по-честному.
- А ты смелый что ли? - хищно промурлыкал кот, ссаживая мышонка на землю и зажимая его в кольцо из собственного хвоста.
Мышонок посмотрел на Юту внимательно и вдруг ответил:
- Я не знаю, смелый ли я. Но я знаю, что не люблю страх как таковой. Если я замечаю его в ком-то, я стараюсь не идти у страха на поводу, чем бы это для меня ни обернулось. Что же, выходит: призывать других не бояться, а самому дрожать до кончиков лапок? Нет, Юта, на это я не соглашусь.
- Бррр, - замотал головой кот. - Озадачил ты меня, однако. Даже сон последний прогнал. Не знаю, что делать с тобой теперь.
Юта зыркнул на Гауфа грозно и выжидающе. Тот, однако, ничего не ответил и спокойно посмотрел прямо в огромные кошачьи глаза.
Юта поморщился:
- Ладно, иди своей дорогой, чудак. Ежели не испугаешься, приходи часа через 2 к крыльцу, потолкуем. А сейчас я спать.
С этими словами Юта закрыл глаза и вновь сладко задремал, а Гауф ещё минуты две стоял солдатиком, выравнивал дыхание и успокаивал сам себя: "Всё хорошо. Видишь, всё хорошо".
- Ладно. Значит, так тому и быть, - пробормотал мышонок и побежал прямиком в нору, до которой оставалось совсем ничего.
Войдя, он не пригнулся, как это обыкновенно бывало, и спокойно прошёл в свой уголок. Мамка так и подскочила от негодования: "Послал же мышь мышонка! Наглого и без молока!!" А "наглый и без молока" прилёг на кучку соломы и задремал, словно не видя и не слыша ничего вокруг.
Через два часа так же, будто бы из-под пелены, Гауф встал, протёр глаза, бросил яро возмущавшейся матери, что наверное, к вечеру вернётся, улыбнулся всем на прощанье и решительно побежал к крыльцу. Юта уже был там, однако не один: приторно-слащаво мурча, он подставлял то одно, то другое своё ухо хозяину, на коленях у которого примостился, и между делом бормотал:
- Уходи. Видишь, планы поменялись.
Гауф, силясь понять, зачем такой серьёзный кот делает то, чего делать не желает, однако, словно прирос к месту, как вдруг услышал мягкий голос у себя в голове:
- Гауф, ты сегодня помог волшебнику, моему хорошему другу. Благодарю тебя за это.
Человек не произносил ни слова, он просто гладил кота, но мышонок был уверен, что это именно его мысли. Плохо понимая, о какой такой благодарности идёт речь, Гауф поклонился.
- И живёшь ты словно праведник.
Тут мышонок уже не сдержался и весело рассмеялся: придумают же эти люди!
Юта напрягся и грозно цыкнул на него - но Гауф не унимался.
Человек подождал минуту-две и продолжил:
- Это ты сейчас не понимаешь. А потом и вовсе забудешь. Ничего не бойся сейчас.
После этих слов человека в безмятежно спавший дворик проник вихрь, поднял Гауфа выше травы, домика, деревьев, облаков, закружил...
... Маленький Ганс проснулся на рассвете, улыбнулся новому дню и побежал скорее чистить зубы: на кухне мама готовила что-то очень вкусное, и сильно-сильно хотелось поскорее это попробовать. За этим занятием он позабыл о своём очень странном сне, в котором был, кажется, мышью, и снова не спросил маму Марту о том, откуда берутся дети вообще и он, Ганс, в частности.
Мама Марта тихо улыбалась его забывчивости и, протягивая сыну кусок лимонно-апельсинового пирога, вспоминала, как нашла его - на вид трёхлетнего - в поле, принесла домой и решила жить долго и счастливо, что бы ни было. Ну в самом деле, разве так уж важно, какой аист ей его принёс?..
@темы: картинки у меня в голове
